![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
annablazeНу а теперь я буду время от времени (среди прочего) выкладывать кусочки из одной замечательной книги - одной из тех, которые у меня где-то в процессе перевода и подготовки к изданию. Пока что - введение, чтобы стало понятно о чем это.
* * *
Мама уверяет, что все началось с серии детских книг «Человечки». Предваряя свой рассказ хорошо отрепетированной пантомимой родительского отчаяния, она переходит к воспоминаниям о том, как кто-то из родственников подарил мне одну из этих книжек Роберта Харгривза, после чего все наши поездки в отпуск, воскресные прогулки и субботние походы по магазинам свелись к целеустремленному прочесыванию книжных магазинов. И так продолжалось до тех пор, пока я не собрал всю серию целиком. Мистеру Попрыгунчику было скучно без мистера Проныры, мистер Привереда места себе не находил без мистера Пустомели. Покончив с этой первой коллекцией, я тотчас пристрастился (не помню уже, с чего это началось) к беллетризациям телесериала «Доктор Кто»; за ними последовали ролевые книги-игры «Боевая фэнтези», а когда я стал немного постарше, их место заняли романы Агаты Кристи в мягких обложках.
Начала складываться система — система моей одержимости. Завладеть одной или даже несколькими книгами из серии было совершенно недостаточно: я с неутомимостью маньяка жаждал собрать все; меня терзала навязчивая потребность достичь завершенности и совершенства. Я даже завел «Журнал списков», чтобы ненароком не пропустить какой-нибудь эпизод «Доктора Кто»: приобретенные книги я отмечал галочками, а к тем сериям, по которым так и не вышло книг, сам писал аннотации. Когда вышло полное собрание сочинений Агаты Кристи в новых обложках, идея разнородной коллекции потрясла меня до глубины души своим невыразимым безобразием. Я перелопатил всю свою подборку и избавился от старых разрозненных экземпляров.
Должно быть, мои родители не без трепета взирали, как я на четырнадцатый свой день рождения распаковываю «Полное собрание сочинений Шекспира» (Chancellor Press, 1982, отпечатано в Чехословакии) и сборник стихотворений Уордсворта (составитель У.Э. Уильямс, предисловие Дженни Колдер, «Поэтическая библиотека» издательства «Penguin», 1985). По-моему, они надеялись, что в бескрайних дебрях Литературы — Литературы с большой буквы — моя одержимость попросту заблудится и выбьется наконец из сил.
Не тут-то было! Литература с большой буквы лишь увлекла мою страсть к новым вершинам. Легкий зуд превратился в чесотку, когда я стал изучать древнегреческий (поначалу лишь для того, чтобы отвертеться от занятий спортом). Месяц за месяцем откладывая деньги, которые мне выдавали на завтраки и карманные расходы, я чуть не уморил себя голодом, но в конце концов стал счастливым обладателем всей подборки греческих драм «Penguins Classic»: два тома Эсхила, два тома Софокла, три — Аристофана, четыре — Еврипида и одинокий томик Менандра. Но как только я заглянул под красочные обложки и принялся листать предисловия, моя стройная система впервые пошатнулась до основания. Я-то полагал, что собрал всю греческую драму одним махом! Но из предисловий и комментариев неотвратимо явствовало нечто совершенно иное: Эсхил, семь пьес которого я держал в руках, в действительности написал восемьдесят; полное собрание сочинений Софокла составило бы тридцать три тома, а не какую-то жалкую парочку… и так далее.
Второе, еще более прискорбное открытие, настигло меня на 61-м примечании к комедии Аристофана «Женщины на празднестве Фесмофорий». «Когда состоялась постановка этой комедии, — говорилось там, — Агафону, одному из самых знаменитых трагиков того времени, был сорок один год. Ни одно из его сочинений до нас не дошло». Ни одно?! Ни единой строфы из хора, ни единого монолога, ни единого, хоть самого завалящего, полустишия? Просто немыслимо!
Ну что ж, — решил я, будучи пятнадцати лет от роду, — я это поправлю.
И я начал составлять Список утраченных книг. Он быстро разрастался и вскоре оставил позади и «Всех персонажей “Звездных войн”, по которым не сделали кукол», и «Серии “Доктора Кто”, о которых забыла “Би-Би-Си”», и даже список книг, которые я намеревался рано или поздно прочесть. Этому новому списку предстояло охватить собою все невозможное и непостижимое — все книги, которые мне не суждено отыскать никогда, не говоря уже о «прочесть».
Вскоре выяснилось, что дело отнюдь не ограничивается греками: те, хоть и через пень-колоду, а все же как-то добрались до наших дней, несмотря на высокомерие римлян, пренебрежение христиан и критический подход некоторых халифов к библиотекам в целом и Александрийской библиотеке в частности.
Подлинный же ужас заключался в том, что чуть ли не все великие писатели — от Шекспира до Сильвии Плат, от Гомера до Хемингуэя, от Данте до Эзры Паунда — написали в свое время книги, до которых мне не добраться. Вся история литературы оказалась историей литературных утрат.
Неотъемлемое свойство литературы состоит в том, что всякое литературное произведение — это произведение записанное: даже те сочинения, что первоначально передавались из уст в уста, превращаются в настоящую литературу только тогда, когда их запишут. Таким образом, вся литература существует лишь благодаря материальным носителям — будь то воск, камень, глина, папирус, бумага или даже веревка (как в случае с кипу — перуанским узелковым письмом), — а следовательно, оказывается бренной, как и все материальное. Все стихии грозят ей гибелью: пожары и наводнения уничтожают ее без следа; она истлевает в сухом воздухе и гниет в глинистой почве. В особенности хрупка и беззащитна бумага: она легко рвется, пачкается и стирается до дыр. Ею питаются бесчисленные живые существа, от паразитических микроорганизмов и грибков до насекомых и грызунов; мало того, бумага может пожирать себя сама, сгорая в выделяемых ею кислотах.
Именно так книги теряются проще всего — в результате уничтожения материального носителя. Хотя римский поэт Гораций и провозгласил: «Памятник я воздвиг меди нетленнее» [1], — он выражал лишь надежду на бессмертие своих трудов, но никак не твердую уверенность. Поэт XIX века Джерард Мэнли Хопкинс сжег все свои ранние стихи, посвятив себя служению Господней красоте. Джеймс Джойс в порыве отчаяния швырнул в камин «Героя Стивена» (черновик «Портрета художника в юности»), хотя и не помешал жене спасти из огня то, что не успело сгореть сразу. Михаил Бахтин в казахстанской ссылке пустил на самокрутки свою работу о Достоевском, выкурив сперва томик Библии.
Судьба некоторых утраченных произведений неизвестна, но они также считаются уничтоженными. Сократ, сидя в темнице в ожидании казни, перелагал стихами «Басни» Эзопа. Но эти стихи не сохранились; а в попытках уловить хотя бы отголосок того, что мог написать сам Сократ, нам остается полагаться на записанные по памяти, а порою и вымышленные диалоги Платона. Аналогичным образом в какой-то момент был утрачен единственный существовавший экземпляр второй книги «Поэтики» Аристотеля, и даже первая книга — всего лишь компиляция, составленная по записям учеников. Такая же участь постигла много веков спустя «Курс общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра. Когда издателю Джону Колдеру в конце 1962 года пришлось срочно перевозить свою редакцию в другое помещение, многие рукописи — включая «Сев» (третью часть трилогии Ларса Лоренса) и «Жизнеописания либреттистов» Энгуса Хэриота — остались в старом здании. Здание — с неопубликованными трудами и со всем прочим — пошло на снос. Если какой-нибудь безвестный гений отправил Колдеру единственный экземпляр своей рукописи, он, видимо, остался безвестным и по сей день.
Другие сочинения потерялись в прямом смысле этого слова. Чемоданчик с рукописью «Ультрамарина» Малколма Лаури украли из машины его издателя, так что известная нам версия романа — не что иное, как реконструкция на основе черновых вариантов. Аллен Гинзберг вспоминает, как другой поэт-битник, Грегори Корсо, читал в одном лесбийском баре в Гринвич-Вилледж стихи, которых мы не найдем ни в одной из его опубликованных подборок и из которых Гинзберг запомнил одну строку: «Каменный мир пришел ко мне и сказал: Плоть дает тебе жизнь на час». Откуда Гинзберг узнал, что "Плоть" в этой строке должна писаться с заглавной буквы, не уточняется.
Некоторые рукописи никогда не увидят свет лишь из-за того, что авторов их постигла безвременная кончина. Средневековый шотландский поэт Уильям Данбар написал прекрасную элегию в память своих покойных собратьев по перу, и о десяти из двадцати двух перечисленных им поэтов нам неизвестно ровным счетом ничего. Вергилий завещал предать свою «Энеиду» огню, ибо не успел довести ее до совершенства. Сэр Филип Сидни успел дописать «Аркадию», но обширное продолжение этого романа — «Новую Аркадию» — оборвала пуля, сразившая его создателя на поле боя под Зутфеном. Неоконченными остались «Роман Долливера» Натаниэля Готорна, «Уир Гермистон» Роберта Льюиса Стивенсона и «Дени Дюваль» Уильяма Мейкписа Теккерея. Нацистский трибунал подвел черту под исследованиями Дитриха Бонхеффера в области этики. Роберт Музиль и Марсель Пруст так и не завершили свои многотомные шедевры, и хотя сохранившихся материалов хватает, чтобы причислить их к «классике», червь сомнения гложет читателя, перелистывающего эти романы — недописанные, неотшлифованные, полные несоответствий и лакун.
Последняя категория утраченных книг — это вечные эмбрионы: произведения, замысел которых вынашивался и разрабатывался в уме, но так и не превратился рукопись. Афинский законодатель Солон был слишком занят введением налога на прибыль — переложить историю Атлантиды стихами ему было некогда. Философ Боэций так и не обосновал в письменной форме свою гипотезу о том, что Платон и Аристотель пребывали друг с другом в совершенном согласии. Ричард Бринсли Шеридан сообщал всем встречным и поперечным, что продолжение «Школы злословия» будет именоваться «Показная любовь», но так и не дал себе труда сесть и написать его. «Пентамерон» Доде и «Кикангронь» Гюго и по сей день «готовятся к печати». Льюис Грассику Гиббону не довелось даже начать работу над романом, упомянутым в одном из его писем под названием «Маклорна и Макдун»; и кто знает, не собирался ли сэр Артур Конан Дойл в конце концов поведать нам правдивую историю Гигантской крысы с острова Суматра, о которой Уотсон обмолвился в тот момент, когда Холмс был занят более насущными делами? Стала бы ненаписанная «Гея» Томаса Манна настоящим шедевром, каковым она представала писателю в его фантазиях? О чем рассказал бы нам Набоков в книге «Америка, говори» — несостоявшемся продолжении мемуаров «Память, говори», — о подробностях работы над Лолитой или об успехах на ниве коллекционирования бабочек? Многие из подобных замыслов настолько грандиозны, что, похоже, изначально обречены на провал: «Энциклопедия» Новалиса, призванная охватить все познания человечества, продвинулась не далее размышлений автора о том, не оформить ли ее содержание как алфавитный указатель. Незавершенной осталась и «Энциклопедия бесполезных сведений» Леопарди… интересно, как бы он поступил, если бы познакомился с интернетом?
В принципе, можно выделить и еще одну категорию утраченных книг, но, глядя в будущее с необъяснимым оптимизмом, я предпочитаю не обсуждать здесь то, что покамест не поддается прочтению. Линейное письмо А, письменность майя и острова Пасхи до сих пор не расшифрованы, и за этими тайнами может скрываться еще множество утраченных литературных произведений; в конце концов, египетские иероглифы, несколько тысяч лет не поддававшиеся расшифровке, с обретением Розеттского камня в XIX веке все же приоткрыли свой загадочный смысл. Но если книга, которую вы сейчас читаете, обнаружится в каком-нибудь «квантонете» в 5005 году, мне бы не хотелось, чтобы мои потомки ломали голову, пытаясь заполнить лакуны.
Некоторые книги особо предрасположены к исчезновению. В группу повышенного риска входит комедия, а также эротические и автобиографические произведения. Дневники Филипа Ларкина, совмещавшие в себе все три эти жанра, были, в сущности, обречены. Цензурой эротики объясняется и утрата книги придворного поэта Аббасидов Ибн аль-Шаха аль-Тахири под названием «Мастурбация» (мы так и не узнаем, что она представляла собой — панегирик, сатиру или учебное пособие). К факторам риска относится не только содержание книги, но и всевозможные политические и религиозные уклады, при которых ей приходится влачить свое существование, — не только природа книги, но и, если можно так выразиться, ее воспитание.
Какие только религиозные фанатики, от Савонаролы до аятоллы Хомейни, не развлекались на досуге книгосожжением?! Женевский теолог Иоганн Валентин написал трактат о том, что из кальвинистского учения о Троице логически вытекает существование четвертой ипостаси Бога. Валентина схватили, восемь лет продержали в тюрьме и вынудили отречься от своих заявлений, после чего казнили, но сперва предали огню его крамольное сочинение. Приговор по тем временам считался мягким.
Кажется настоящим чудом, что язвительная мандельштамовская сатира на Сталина — «Мы живем, под собою не чуя страны…» — дошла до нас невзирая на то, что многие бумаги, черновики и наброски поэта были сожжены, затерялись и так или иначе погибли. Его соотечественнику Исааку Бабелю повезло меньше. 15 мая 1939 года он был арестован, и при аресте забрали все его рукописи, которые с тех пор так и не удалось разыскать.
В группу риска попадают также некоторые категории авторов. За то, что под этой обложкой найдется так мало статей о книгах, написанных женщинами, геями и неевропейцами, отчасти следует винить меня самого, а отчасти — тех, кто систематически истреблял наследие этих писателей. Вирджиния Вулф приложила немало усилий к тому, чтобы воссоздать образ сестры Шекспира; но в силу самой своей природы, неумолимой и неизменной, прошлое обрекает на поражение все наши попытки дать имя тем, кого судьба лишила даже следов их былого существования. Вместо них я сосредоточусь на так называемом каноне. Хваленый «западный канон», чье богатство, силу и красоту превозносят во всем мире, — отнюдь не олимпийский факел и не призовая лошадь чистых кровей: он сложился не благодаря тщательному отбору и бережной передаче, а по чистой случайности — эдакий утес-счастливчик, одиноко вздымающийся посреди океана забвения. Здесь проходят перед нами печальным парадом обломки статуй и разбитые вазы, портреты, покрытые сетью трещин, и побуревшие от времени фотоснимки во всем своем выморочном, призрачном великолепии. Такова наша традиция — воплощенная условность: все могло бы сложиться совсем по-другому — просто кому-то чертовски повезло. А неудачников источила ржавчина Времени.
Но так ли уж это плохо для книги — потеряться и пропасть навсегда? Быть может, кое-какие книги втайне об этом мечтают? Утраченная книга — как девушка, которую вы так и не осмелились пригласить на танец, — обретает безмерную привлекательность, ибо живет лишь в нашем воображении. А воображение способно наделить ее всем мыслимым совершенством.
В наши дни трудно даже представить себе, что книга может потеряться бесследно. Но наблюдая, как разрастаются и сулят нам бессмертие в культуре киберпространства проект «Гутенберг» и базы данных наподобие той, что разрабатывает компания «Чедвик-Хили», очень важно и полезно иметь в виду, что вечная жизнь не гарантирована ни одному литературному произведению. Ежедневная раздача премий и аплодисментов вовсе не означает, что в конечном счете нынешним лауреатам повезет больше, чем тому же Агафону, увенчанному всеми лаврами античности. Даже в таком надежном хранилище, как Британская библиотека, нет-нет да и попадаются старые регистрационные карточки с пометками «издание утрачено». Однако в равной мере нет и уверенности в том, что невозможно обрести в посмертии некое нематериальное бытие. Если сравнить литературу с домом, то «Книга утраченных книг» — это «Дом» Рейчел Уайтрид: вместилище пустоты, гробница и монумент в едином образе. «Книга утраченных книг» — это альтернативная история литературы, эпитафия и поминки, гипотетическая библиотека и элегия в память о несбывшемся.
[1]. Пер. с лат. А. Семенова-Тян-Шанского.
© Stuart Kelly. The Book of Lost Books. New York: Viking, 2005.
© Перевод: Анна Блейз, 2007
* * *
Мама уверяет, что все началось с серии детских книг «Человечки». Предваряя свой рассказ хорошо отрепетированной пантомимой родительского отчаяния, она переходит к воспоминаниям о том, как кто-то из родственников подарил мне одну из этих книжек Роберта Харгривза, после чего все наши поездки в отпуск, воскресные прогулки и субботние походы по магазинам свелись к целеустремленному прочесыванию книжных магазинов. И так продолжалось до тех пор, пока я не собрал всю серию целиком. Мистеру Попрыгунчику было скучно без мистера Проныры, мистер Привереда места себе не находил без мистера Пустомели. Покончив с этой первой коллекцией, я тотчас пристрастился (не помню уже, с чего это началось) к беллетризациям телесериала «Доктор Кто»; за ними последовали ролевые книги-игры «Боевая фэнтези», а когда я стал немного постарше, их место заняли романы Агаты Кристи в мягких обложках.
Начала складываться система — система моей одержимости. Завладеть одной или даже несколькими книгами из серии было совершенно недостаточно: я с неутомимостью маньяка жаждал собрать все; меня терзала навязчивая потребность достичь завершенности и совершенства. Я даже завел «Журнал списков», чтобы ненароком не пропустить какой-нибудь эпизод «Доктора Кто»: приобретенные книги я отмечал галочками, а к тем сериям, по которым так и не вышло книг, сам писал аннотации. Когда вышло полное собрание сочинений Агаты Кристи в новых обложках, идея разнородной коллекции потрясла меня до глубины души своим невыразимым безобразием. Я перелопатил всю свою подборку и избавился от старых разрозненных экземпляров.
Должно быть, мои родители не без трепета взирали, как я на четырнадцатый свой день рождения распаковываю «Полное собрание сочинений Шекспира» (Chancellor Press, 1982, отпечатано в Чехословакии) и сборник стихотворений Уордсворта (составитель У.Э. Уильямс, предисловие Дженни Колдер, «Поэтическая библиотека» издательства «Penguin», 1985). По-моему, они надеялись, что в бескрайних дебрях Литературы — Литературы с большой буквы — моя одержимость попросту заблудится и выбьется наконец из сил.
Не тут-то было! Литература с большой буквы лишь увлекла мою страсть к новым вершинам. Легкий зуд превратился в чесотку, когда я стал изучать древнегреческий (поначалу лишь для того, чтобы отвертеться от занятий спортом). Месяц за месяцем откладывая деньги, которые мне выдавали на завтраки и карманные расходы, я чуть не уморил себя голодом, но в конце концов стал счастливым обладателем всей подборки греческих драм «Penguins Classic»: два тома Эсхила, два тома Софокла, три — Аристофана, четыре — Еврипида и одинокий томик Менандра. Но как только я заглянул под красочные обложки и принялся листать предисловия, моя стройная система впервые пошатнулась до основания. Я-то полагал, что собрал всю греческую драму одним махом! Но из предисловий и комментариев неотвратимо явствовало нечто совершенно иное: Эсхил, семь пьес которого я держал в руках, в действительности написал восемьдесят; полное собрание сочинений Софокла составило бы тридцать три тома, а не какую-то жалкую парочку… и так далее.
Второе, еще более прискорбное открытие, настигло меня на 61-м примечании к комедии Аристофана «Женщины на празднестве Фесмофорий». «Когда состоялась постановка этой комедии, — говорилось там, — Агафону, одному из самых знаменитых трагиков того времени, был сорок один год. Ни одно из его сочинений до нас не дошло». Ни одно?! Ни единой строфы из хора, ни единого монолога, ни единого, хоть самого завалящего, полустишия? Просто немыслимо!
Ну что ж, — решил я, будучи пятнадцати лет от роду, — я это поправлю.
И я начал составлять Список утраченных книг. Он быстро разрастался и вскоре оставил позади и «Всех персонажей “Звездных войн”, по которым не сделали кукол», и «Серии “Доктора Кто”, о которых забыла “Би-Би-Си”», и даже список книг, которые я намеревался рано или поздно прочесть. Этому новому списку предстояло охватить собою все невозможное и непостижимое — все книги, которые мне не суждено отыскать никогда, не говоря уже о «прочесть».
Вскоре выяснилось, что дело отнюдь не ограничивается греками: те, хоть и через пень-колоду, а все же как-то добрались до наших дней, несмотря на высокомерие римлян, пренебрежение христиан и критический подход некоторых халифов к библиотекам в целом и Александрийской библиотеке в частности.
Подлинный же ужас заключался в том, что чуть ли не все великие писатели — от Шекспира до Сильвии Плат, от Гомера до Хемингуэя, от Данте до Эзры Паунда — написали в свое время книги, до которых мне не добраться. Вся история литературы оказалась историей литературных утрат.
Неотъемлемое свойство литературы состоит в том, что всякое литературное произведение — это произведение записанное: даже те сочинения, что первоначально передавались из уст в уста, превращаются в настоящую литературу только тогда, когда их запишут. Таким образом, вся литература существует лишь благодаря материальным носителям — будь то воск, камень, глина, папирус, бумага или даже веревка (как в случае с кипу — перуанским узелковым письмом), — а следовательно, оказывается бренной, как и все материальное. Все стихии грозят ей гибелью: пожары и наводнения уничтожают ее без следа; она истлевает в сухом воздухе и гниет в глинистой почве. В особенности хрупка и беззащитна бумага: она легко рвется, пачкается и стирается до дыр. Ею питаются бесчисленные живые существа, от паразитических микроорганизмов и грибков до насекомых и грызунов; мало того, бумага может пожирать себя сама, сгорая в выделяемых ею кислотах.
Именно так книги теряются проще всего — в результате уничтожения материального носителя. Хотя римский поэт Гораций и провозгласил: «Памятник я воздвиг меди нетленнее» [1], — он выражал лишь надежду на бессмертие своих трудов, но никак не твердую уверенность. Поэт XIX века Джерард Мэнли Хопкинс сжег все свои ранние стихи, посвятив себя служению Господней красоте. Джеймс Джойс в порыве отчаяния швырнул в камин «Героя Стивена» (черновик «Портрета художника в юности»), хотя и не помешал жене спасти из огня то, что не успело сгореть сразу. Михаил Бахтин в казахстанской ссылке пустил на самокрутки свою работу о Достоевском, выкурив сперва томик Библии.
Судьба некоторых утраченных произведений неизвестна, но они также считаются уничтоженными. Сократ, сидя в темнице в ожидании казни, перелагал стихами «Басни» Эзопа. Но эти стихи не сохранились; а в попытках уловить хотя бы отголосок того, что мог написать сам Сократ, нам остается полагаться на записанные по памяти, а порою и вымышленные диалоги Платона. Аналогичным образом в какой-то момент был утрачен единственный существовавший экземпляр второй книги «Поэтики» Аристотеля, и даже первая книга — всего лишь компиляция, составленная по записям учеников. Такая же участь постигла много веков спустя «Курс общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра. Когда издателю Джону Колдеру в конце 1962 года пришлось срочно перевозить свою редакцию в другое помещение, многие рукописи — включая «Сев» (третью часть трилогии Ларса Лоренса) и «Жизнеописания либреттистов» Энгуса Хэриота — остались в старом здании. Здание — с неопубликованными трудами и со всем прочим — пошло на снос. Если какой-нибудь безвестный гений отправил Колдеру единственный экземпляр своей рукописи, он, видимо, остался безвестным и по сей день.
Другие сочинения потерялись в прямом смысле этого слова. Чемоданчик с рукописью «Ультрамарина» Малколма Лаури украли из машины его издателя, так что известная нам версия романа — не что иное, как реконструкция на основе черновых вариантов. Аллен Гинзберг вспоминает, как другой поэт-битник, Грегори Корсо, читал в одном лесбийском баре в Гринвич-Вилледж стихи, которых мы не найдем ни в одной из его опубликованных подборок и из которых Гинзберг запомнил одну строку: «Каменный мир пришел ко мне и сказал: Плоть дает тебе жизнь на час». Откуда Гинзберг узнал, что "Плоть" в этой строке должна писаться с заглавной буквы, не уточняется.
Некоторые рукописи никогда не увидят свет лишь из-за того, что авторов их постигла безвременная кончина. Средневековый шотландский поэт Уильям Данбар написал прекрасную элегию в память своих покойных собратьев по перу, и о десяти из двадцати двух перечисленных им поэтов нам неизвестно ровным счетом ничего. Вергилий завещал предать свою «Энеиду» огню, ибо не успел довести ее до совершенства. Сэр Филип Сидни успел дописать «Аркадию», но обширное продолжение этого романа — «Новую Аркадию» — оборвала пуля, сразившая его создателя на поле боя под Зутфеном. Неоконченными остались «Роман Долливера» Натаниэля Готорна, «Уир Гермистон» Роберта Льюиса Стивенсона и «Дени Дюваль» Уильяма Мейкписа Теккерея. Нацистский трибунал подвел черту под исследованиями Дитриха Бонхеффера в области этики. Роберт Музиль и Марсель Пруст так и не завершили свои многотомные шедевры, и хотя сохранившихся материалов хватает, чтобы причислить их к «классике», червь сомнения гложет читателя, перелистывающего эти романы — недописанные, неотшлифованные, полные несоответствий и лакун.
Последняя категория утраченных книг — это вечные эмбрионы: произведения, замысел которых вынашивался и разрабатывался в уме, но так и не превратился рукопись. Афинский законодатель Солон был слишком занят введением налога на прибыль — переложить историю Атлантиды стихами ему было некогда. Философ Боэций так и не обосновал в письменной форме свою гипотезу о том, что Платон и Аристотель пребывали друг с другом в совершенном согласии. Ричард Бринсли Шеридан сообщал всем встречным и поперечным, что продолжение «Школы злословия» будет именоваться «Показная любовь», но так и не дал себе труда сесть и написать его. «Пентамерон» Доде и «Кикангронь» Гюго и по сей день «готовятся к печати». Льюис Грассику Гиббону не довелось даже начать работу над романом, упомянутым в одном из его писем под названием «Маклорна и Макдун»; и кто знает, не собирался ли сэр Артур Конан Дойл в конце концов поведать нам правдивую историю Гигантской крысы с острова Суматра, о которой Уотсон обмолвился в тот момент, когда Холмс был занят более насущными делами? Стала бы ненаписанная «Гея» Томаса Манна настоящим шедевром, каковым она представала писателю в его фантазиях? О чем рассказал бы нам Набоков в книге «Америка, говори» — несостоявшемся продолжении мемуаров «Память, говори», — о подробностях работы над Лолитой или об успехах на ниве коллекционирования бабочек? Многие из подобных замыслов настолько грандиозны, что, похоже, изначально обречены на провал: «Энциклопедия» Новалиса, призванная охватить все познания человечества, продвинулась не далее размышлений автора о том, не оформить ли ее содержание как алфавитный указатель. Незавершенной осталась и «Энциклопедия бесполезных сведений» Леопарди… интересно, как бы он поступил, если бы познакомился с интернетом?
В принципе, можно выделить и еще одну категорию утраченных книг, но, глядя в будущее с необъяснимым оптимизмом, я предпочитаю не обсуждать здесь то, что покамест не поддается прочтению. Линейное письмо А, письменность майя и острова Пасхи до сих пор не расшифрованы, и за этими тайнами может скрываться еще множество утраченных литературных произведений; в конце концов, египетские иероглифы, несколько тысяч лет не поддававшиеся расшифровке, с обретением Розеттского камня в XIX веке все же приоткрыли свой загадочный смысл. Но если книга, которую вы сейчас читаете, обнаружится в каком-нибудь «квантонете» в 5005 году, мне бы не хотелось, чтобы мои потомки ломали голову, пытаясь заполнить лакуны.
Некоторые книги особо предрасположены к исчезновению. В группу повышенного риска входит комедия, а также эротические и автобиографические произведения. Дневники Филипа Ларкина, совмещавшие в себе все три эти жанра, были, в сущности, обречены. Цензурой эротики объясняется и утрата книги придворного поэта Аббасидов Ибн аль-Шаха аль-Тахири под названием «Мастурбация» (мы так и не узнаем, что она представляла собой — панегирик, сатиру или учебное пособие). К факторам риска относится не только содержание книги, но и всевозможные политические и религиозные уклады, при которых ей приходится влачить свое существование, — не только природа книги, но и, если можно так выразиться, ее воспитание.
Какие только религиозные фанатики, от Савонаролы до аятоллы Хомейни, не развлекались на досуге книгосожжением?! Женевский теолог Иоганн Валентин написал трактат о том, что из кальвинистского учения о Троице логически вытекает существование четвертой ипостаси Бога. Валентина схватили, восемь лет продержали в тюрьме и вынудили отречься от своих заявлений, после чего казнили, но сперва предали огню его крамольное сочинение. Приговор по тем временам считался мягким.
Кажется настоящим чудом, что язвительная мандельштамовская сатира на Сталина — «Мы живем, под собою не чуя страны…» — дошла до нас невзирая на то, что многие бумаги, черновики и наброски поэта были сожжены, затерялись и так или иначе погибли. Его соотечественнику Исааку Бабелю повезло меньше. 15 мая 1939 года он был арестован, и при аресте забрали все его рукописи, которые с тех пор так и не удалось разыскать.
В группу риска попадают также некоторые категории авторов. За то, что под этой обложкой найдется так мало статей о книгах, написанных женщинами, геями и неевропейцами, отчасти следует винить меня самого, а отчасти — тех, кто систематически истреблял наследие этих писателей. Вирджиния Вулф приложила немало усилий к тому, чтобы воссоздать образ сестры Шекспира; но в силу самой своей природы, неумолимой и неизменной, прошлое обрекает на поражение все наши попытки дать имя тем, кого судьба лишила даже следов их былого существования. Вместо них я сосредоточусь на так называемом каноне. Хваленый «западный канон», чье богатство, силу и красоту превозносят во всем мире, — отнюдь не олимпийский факел и не призовая лошадь чистых кровей: он сложился не благодаря тщательному отбору и бережной передаче, а по чистой случайности — эдакий утес-счастливчик, одиноко вздымающийся посреди океана забвения. Здесь проходят перед нами печальным парадом обломки статуй и разбитые вазы, портреты, покрытые сетью трещин, и побуревшие от времени фотоснимки во всем своем выморочном, призрачном великолепии. Такова наша традиция — воплощенная условность: все могло бы сложиться совсем по-другому — просто кому-то чертовски повезло. А неудачников источила ржавчина Времени.
Но так ли уж это плохо для книги — потеряться и пропасть навсегда? Быть может, кое-какие книги втайне об этом мечтают? Утраченная книга — как девушка, которую вы так и не осмелились пригласить на танец, — обретает безмерную привлекательность, ибо живет лишь в нашем воображении. А воображение способно наделить ее всем мыслимым совершенством.
В наши дни трудно даже представить себе, что книга может потеряться бесследно. Но наблюдая, как разрастаются и сулят нам бессмертие в культуре киберпространства проект «Гутенберг» и базы данных наподобие той, что разрабатывает компания «Чедвик-Хили», очень важно и полезно иметь в виду, что вечная жизнь не гарантирована ни одному литературному произведению. Ежедневная раздача премий и аплодисментов вовсе не означает, что в конечном счете нынешним лауреатам повезет больше, чем тому же Агафону, увенчанному всеми лаврами античности. Даже в таком надежном хранилище, как Британская библиотека, нет-нет да и попадаются старые регистрационные карточки с пометками «издание утрачено». Однако в равной мере нет и уверенности в том, что невозможно обрести в посмертии некое нематериальное бытие. Если сравнить литературу с домом, то «Книга утраченных книг» — это «Дом» Рейчел Уайтрид: вместилище пустоты, гробница и монумент в едином образе. «Книга утраченных книг» — это альтернативная история литературы, эпитафия и поминки, гипотетическая библиотека и элегия в память о несбывшемся.
* * *
[1]. Пер. с лат. А. Семенова-Тян-Шанского.
© Stuart Kelly. The Book of Lost Books. New York: Viking, 2005.
© Перевод: Анна Блейз, 2007
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2007-06-12 07:59 pm (UTC)(записывает Боэция и Конан-Дойля в черную книжечку - за нераскрытие темы)
no subject
Date: 2007-06-12 08:34 pm (UTC)no subject
Date: 2007-06-12 08:41 pm (UTC)no subject
Date: 2007-06-12 08:46 pm (UTC)А вообще - ага, есть такое дело :)
no subject
Date: 2007-06-12 10:12 pm (UTC)no subject
Date: 2007-06-12 10:17 pm (UTC)no subject
Date: 2007-06-13 09:37 pm (UTC)*шепотом*
"Некоторые рукописи никогда увидят свет лишь из-за того, что авторов их постигла безвременная кончина" -- после "никогда" пропущено "не", ы?
no subject
Date: 2007-06-13 09:44 pm (UTC)*шепотом* спасибо! :-))
Я буду-буду выкладывать кусочками дальше :-))
no subject
Date: 2007-06-14 09:18 am (UTC)